На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пес Шарик и голова его
беспомощно колотилась о белую клеенчатую подушку. Живот его был выстрижен и
теперь доктор Борменталь, тяжело дыша и спеша, машинкой вьедаясь в шерсть,
стриг голову Шарика. Филипп Филиппович, опершись ладонями на край стола,
блестящими, как золотые обода его очков, глазами наблюдал за этой процедурой
и говорил взволнованно:
- Иван Арнольдович, самый важный момент - когда я войду в турецкое
седло. Мгновенно,умоляю вас, подайте отросток и тут же шить. Если там у меня
начнет кровоточить, потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него и так
никакого шанса нету, - он помолчал, прищуря глаз, заглянул в как бы
насмешливо полуприкрытый глаз пса и добавил: - а знаете, жалко его.
Представьте, я привык к нему.
Руки он вздымал в это время, как будто благословлял на трудный подвиг
злосчастного пса Шарика. Он старался, чтобы ни одна пылинка не села на
черную резину.
Из-под выстриженной шерсти засверкала беловатая кожа собаки. Борменталь
отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную маленькую
голову и стал брить. Сильно хрустело под лезвием, кое-где выступала кровь.
Обрив голову, тяпнутый мокрым бензиновым комочком обтер ее, затем оголенный
живот пса растянул и промолвил, отдуваясь: "готово".
Зина открыла кран над раковиной и Борменталь бросился мыть руки. Зина
из склянки полила их спиртом.
- Можно мне уйти, Филипп Филиппович? - Спросила она, боязливо косясь на
бритую голову пса.
- Можешь.
Зина пропала. Борменталь засуетился дальше. Легкими марлевыми
салфеточками он обложил голову Шарика и тогда на подушке оказался никем не
виданный лысый песий череп и странная бородатая морда.
Тут шевельнулся жрец. Он выпрямился, глянул на собачью голову и сказал:
- Ну, господи, благослови. Нож.
Борменталь из сверкающей груды на столике вынул маленький брюхатый
ножик и подал его жрецу. Затем он облекся в такие же черные перчатки, как и
жрец.
- Спит? - Спросил Филипп Филиппович.
- Спит.
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобпели остренький, колючий
блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика
рану. Кожа тотчас разошлась и из нее брызнула кровь в разные стороны.
Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову рану, затем
маленькими, как бы сахарными щипчиками зажал ее края и она высохла. На лбу у
Борменталя пузырьками выступил пот. Филипп Филиппович полоснул второй раз и
тело Шарика вдвоем начли разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками.
Выскочили розовые и желтые, плачущие кровавой росой ткани. Филипп Филиппович
вертел ножом в теле, потом крикнул: "ножницы!".
Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у фокусника. Филипп
Филиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его
семенные железы с какими-то обрывками. Борменталь, собершенно мокрый от
усердия и волнения, бросился к стеклянной банке и извлек из нее другие,
мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и ассистента
запрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защелкали кривые иглы в
зажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от раны,
ткнул в нее комком марли и скомандовал:
- Шейте, доктор, мгновенно кожу, - затем оглянулся на круглые белые
стенные часы. Борменталь минут в 5 зашил голову, сломав 3 иглы.
- 14 Минут делали, - сквозь стиснутые зубы пропустил Борменталь и
кривой иголкой впился в дряблую кожу. Затем оба за волновались, как убийцы,
которые спешат.
- Нож, - крикнул Филипп Филиппович.
Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа
Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним
приемом навел на лбу Шарика красный венец. Кожу с бритыми волосами откинули
как скальп. Обнажили костяной череп. Филипп Филиппович крикнул:
- Трепан!
Борменталь подал ему блестящий коловорот. Кусая губы, Филипп Филиппович
начал втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика маленькие дырочки в
сантиметре расстояния одна от другой, так, что они шли кругом всего черепа.
На каждую он тратил не более пяти секунд. Потом пилой невиданного фасона,
сунув ее хвост в первую дырочку, начал пилить, как выпиливают дамский
рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты через три крышку черепа
с Шарика сняли.
Тогда обнажился купол Шарикового мозга - серый с синеватыми прожилками
и красноватыми пятнами. Флипп Филиппович в'елся ножницами в оболочки и их
вскрыл. Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаз
профессору, и окропил его колпак. Борменталь с торзионным пинцетом, как
тигр, бросился зажимать и зажал. Пот с Борменталя полз потоками и лицо его
стало мясистым и разноцветным. Глаза его метались от рук профессора к
тарелке на инструментальном столе. Филипп же Филиппович стал положительно
страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до десен. Он ободрал
оболочку с мозга и пошел куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши полушария
мозга. В это время Борменталь начал бледнеть, одной рукой охватил грудь
Шарика и хрипловато сказал:
- Пульс резко падает...
Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезался
еще глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из нее
шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца.
- Иду к турецкому седлу, - зарычал Филипп Филиппович и окровавленными
скользкими перчатками выдвинул серо-желтый мозг Шарика из головы. На
мгновение он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас же сломал
вторую ампулу с желтой жидкостью и вытянул ее в длинный шприц.
- В сердце? - Робко спросил он.
- Что вы еще спрашиваете? - Злобно заревел профессор, - все равно он
уже 5 раз у вас умер. Колите! Разве мыслимо? - Лицо у него при этом стало,
как у вдохновенного разбойника.
Доктор с размаьу легко всадил иглу в сердце пса.
- Живет, но еле-еле, - робко прошептал он.
- Некогда рассуждать тут - живет - не живет, - засипел страшный Филипп
Филиппович, - я в седле. Все равно помрет... Ах, ты че... "К берегам
священным Нила...". Придаток давайте.
Борменталь подал ему склянк, в которй болтался на нитке в жидкости
белый комочек. Одной рукой - "не имеет равных в европе... Ей-богу!", -
Смутно подумал Борменталь, - он выхватил болтающийся комочек, а другой,
ножницами, выстриг такой же в глубине где-то между распяленными полушариями.
Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил в мозг вместе с
ниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом тонкими и гибкими,
ухитрился янтарной нитью его там замотать. После этого он выбросил из головы
какие-то распялки, пинцет, мозг упрятал назад в костяную чашу, откинулся и
уже поспокойнее спросил:
- Умер, конечно?..
- Нитевидный пульс, - ответил Борменталь.
- Еще адреналину.
Профессор оболочками забросал мозг, отпиленную крышку приложил как по
мерке, скальп надвинул и взревел:
- Шейте!
И вот наподушке появилась на окрашенном кровью фоне безжизненная
потухшая морда Шарика с кольцевой раной на голове. Тут же Филипп Филиппович
отвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну перчатку, выбросив из
нее облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол и позвонил, нажав
кнопку в стене. Зина появилась на пороге, отвернувшись, чтобы не видеть
Шарика в крови. Жрец снял меловыми руками окровавленный куколь и крикнул:
- Папиросу мне сейчас же, Зина. Все свежее белье и ванну.
Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко
пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:
- Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, доктор
Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.
